Недоуменное вопрошание человека о существовании зла «под наблюдением» благого и всемогущего Бога говорит только о том, что вопрос должен быть решен принципиально иначе. Объяснять войны, стихийные бедствия, болезни, врожденные уродства или гибель детей, особенным, замысловатым Промыслом Божиим (который, конечно же, существует) можно, но это всегда оставляет в душе тяжелый и нерастворимый осадок. Глубинная причина этой «нерастворимости» в самой идее оправдания Бога, идее внутренне противоречивой, ведь оправдание Бога – это оправдание Самой Правды. В таком случае получается уже две правды, где одна должна оправдываться перед лицом другой, как бы еще более правой правды. Но двух правд быть не может, тут уж либо одна – либо ни одной. Именно это «ни одной» интуитивно и считывает мозг на дне всякой такой хитроумной теодицеи.
Нужно попробовать решить эту задачу не «со стороны» Бога, а «со стороны» более точного определения понятия «зло». Зло – это всегда некое разрушение, некий ущерб. Но ущерб не существует сам по себе, но бывает нанесен, причем нанесен только кому-либо, т.е. мы не говорим, что ущерб претерпело разрушенное здание, но пострадал собственник здания. Собственником же всего является, как нетрудно догадаться, только Бог, причем владеющий этой собственностью не «по-буржуйски», но наоборот, — «руки» Творца самым естественным образом «лежат» на Его творении. Предъявлять претензии за ущерб, с этой точки зрения, может только Бог, и только за то, что только Он сочтет ущербом.
Далее острие нашего вопрошания неизбежно смещается к определению статуса человека в глазах Этого Собственника. Статус этот можно уяснить по притче о неверном управителе (Лк.16:1-12), в которой, правда, несколько «вязнет» православная экзегеза, но которая становится совершенно прозрачной, если «собственничество» Бога понимать более радикально, чем это обычно делается.
Статус человека здесь – это управитель. Он управляет собственностью и творением Бога – «своим» одушевленным телом непосредственно «силой мысли», а через него и некоторой частью прочего физического мира, взаимодействуя при этом и с другими, как и он, управителями. Ничего особо оригинального в этом представлении нет, так и апостол Павел говорит: «Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» (1 Кор.4:7). Более развернуто на эту тему рассуждает Иоанн Лествичник: «Превозносись только теми добродетелями, которые ты совершил прежде рождения твоего, а те, которые ты исполнил после рождения, даровал тебе Бог, как и само рождение. Какие ты исправлял добродетели без помощи ума, те только и твои, потому что Бог даровал тебе и самый ум. Какие подвиги показал ты без тела, те только и относи к твоему тщанию, ибо и тело не твое, а творение Божие». О таком же статусе говорит и притча о талантах, где рабы получают под управление разный объем собственности, т.е. вовсе не поровну различных способностей, не поровну телесного и психического здоровья. Получившие один талант зачастую, сравнивая себя с другими, чувствуют себя обделенными, считая, что не они должны преумножать то малое, данное им, но что Бог, «обделивший» их, должен им.
Заповеди Божии даны управителю как инструкции по управлению собственностью в интересах Собственника, но управитель стал расточать имение в своих интересах, т.е. присваивать и считать своим. Это аналогично поступку младшего сына из притчи о блудном сыне, истребовавшему у своего отца (Бога) «причитающуюся часть имения». За расточение имения Собственник решает отстранить управителя от управления собственностью, что соответствует отстранению души от тела — смерти. В ответ на это управитель срочно начинает частично списывать долги должников Собственнику, с тем, чтобы они после отстранения-смерти, приняли бы его «в вечные обители». Собственник неожиданно хвалит управителя за такую «сообразительность», что можно правильно интерпретировать только если под долгами понимать обиды, причиненные человеку-управителю другими людьми, но который уже не считает этот ущерб нанесенным себе, т.е. своей собственности, но собственности Бога, и оставляет это не на свой суд, но на Суд Божий. И если жестокий заимодавец из соответствующей притчи поступает ровно противоположным образом, то и похвала нашему управителю не выглядит уже такой странной.
Но не слишком ли рабской и беспросветной выглядит в таком случае жизнь управителя, в особенности же жизнь управителя не неверного, но верного? Это зависит исключительно от искренности его следования воле Собственника, и если человеком движет Дух Божий, то его ощущение свободы оказывается гораздо большим, чем в движимом духом какой-либо страсти. При осознании и признании за собой статуса управителя приходит осознание и того, что идея теодицеи может возникнуть только в голове считающего себя имеющим статус собственника, и потому недоумевающему о проявлении над «его» собственностью власти Настоящего Собственника.
Основу же этих недоумений составляет слабая связанность (независимость) физического, естественного отбора от отбора нравственного. Бог, считающийся приверженцем нравственности, никак или почти никак не поддерживает ее физически. За этой «претензией» стоит непонимание сущностного различия между физическими и нравственными законами. Закон физический совершенно автоматически и безапелляционно «воздает» своему нарушителю, а закон духовно-нравственный считается истинно исполненным только при чистоте мотивации – именно без «физической поддержки», бескорыстно, без каких-либо кнутов или пряников, только ради правды самого этого закона усилием свободной человеческой воли. Система физического наказания за нарушение закона нравственного низводит закон нравственный на уровень физического, ведь если бы физическое возмездие за это наступало автоматически, то это и был бы уже закон физический, а не нравственный.
Юридическое «сползание» нравственного закона в сторону физического может иметь смысл только если такое воздействие приводит к искреннему следованию нравственному закону, что обычно свойственно только для «пластичной» детской психики до определенного возраста. Речь, повторяюсь, идет об искреннем исправлении под внешним физическим или психологическим давлением, исправлению же без такового давления «все возрасты покорны», хотя и случаи эти достаточно редки. Поэтому совершенно не случайно, что когда Бог хотел более глубоко «переформатировать» сознание избранного народа — во время блуждания по Синаю или во время вавилонского плена – происходила смена поколений. Эффект же от страха возмездия действует только на внешне-социальном уровне, из чего вовсе не следует, что такой эрзац нравственного закона Бог будет непременно поддерживать Своим Промыслом. «Нравственный отбор» невозможно соединить с отбором естественно-физическим, именно поэтому «нравственный отбор» — Страшный Суд — выносится за порог смерти, за пределы естественного отбора.
Но как же тогда понимать ту муку вечную, в которую идут «козлища», муку, которая не сможет уже иметь для них никакого «воспитательного» значения, изменяющего их к лучшему, и которая, в этом случае, оказывается просто каким-то «моветоном» для благого и человеколюбивого Бога? «Воспитательное» значение подобного запугивания, очевидно, имеет смысл только для земной жизни, ведь многие язычники обращались именно благодаря рассказу о Суде и муках или даже от простого лицезрения иконы Страшного Суда. Прекраснодушная идея апокатастасиса, утверждающая, что, изрядно помучившись, все грешники все же очистятся и тоже войдут в рай, изменятся к лучшему, обратной своей стороной неосознаваемо утверждает, что любить Бога можно заставить просто какой-то затяжной пыткой, что «перемолов» свободную человеческую волю, можно «стать милым насильно».
Этим, в свою очередь, можно оправдать и любого рода инквизицию, ведь, конечно же, лучше в этой жизни с помощью дыбы и паяльной лампы заставить человека полюбить Бога, раз уж такое в принципе возможно, чем обрекать его на длительную «переплавку» в аду.
В отношении атеистов представлялось бы справедливым и разумным, раз они не знают и не желают знать Бога, почитая человека самозародившимся общественным животным, что они, как животные, и не воскреснут, и не будут судимы. Но атеизм – это «достижение» последних полутора-двух веков, ранее же почти все, да и сегодня не малая часть людей вроде как верят в Бога, живя, в большинстве своем, не по чину «управителя», но по чину «собственника». В отношении их Суд не представляется неуместным, а значит и место вне рая, место, где «плач и скрежет зубов», должно существовать. Вопрос о муке следует переформулировать как вопрос о том, почему вне рая, вне Бога, так мучительно находиться?
Ответ может крыться в словах «отнимутся все соблазны», т.е. в жизни будущего века соблазны отнимутся не только от стремящихся к праведности, которые испытают при этом лишь исчезновение внутренней брани и всецело устремятся к Богу, но и от позволяющих себе грешить, которые, лишившись соблазнов, не внешних только, но и на уровне мотивации, окажутся полностью опустошенными – без запретных желаний, но и без Бога, раз они никогда всерьез и не стремились к Нему. А отсутствие мотивации – это вовсе не некое нейтральное состояние, как это на первый взгляд кажется, но крайне мучительное состояние безысходной скуки, тоски, бессмысленности и уныния, которые, простираясь и усиливаясь в вечности, ничем не уступят образу геенского огня.
Решение вопроса заключается в том, что это не будут страдания как бы извне налагаемые «мстительным» Богом, но просто зло, т.е. несоответствие воли Божией, будет Им «отнято», и именно из-за отсутствия этого зла на уровне мотивации, именно из-за своей стерильной очищенности и будут болезненно «скучать» нелюбящие Бога.
Желанием Бога и задачей человека является то, чтобы в «неправедном богатстве» — ничем не заслуженном и данном только в управление, трудом этого управления заработать богатство «истинное» (ст.11) — духовное, которое только и может быть истинно «своим» (ст.12) в жизни будущего века. Предъявление же «претензий» к Богу за наше земное существование, кроме «собственнического» подхода, грешит еще и в том, что судит об Архитекторе по еще не достроенному зданию, по рабочему беспорядку, царящему на стройке, по временным и подлежащим сносу лесам. Тем же, для кого зло в первую очередь ассоциируется со страданием, которое возводится ими в некий абсолют, нужно провести мысленный эксперимент и попытаться вспомнить, как они страдали (наверное, сильнее всего в жизни) во время своего появления на свет. Если это дается туго, то это говорит об относительности страдания, зависит, следовательно, от нашей рефлексии, памяти и чувствительности. Восприятие наших земных страданий в жизни будущего века, где «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор.2:9), будет аналогично восприятию мук рождения нашим взрослым самосознанием.
Итак, выше нос, господа управители!
